Натан Ингландер - О чем мы говорим, когда мы говорим об Анне Франк
Обзор книги Натан Ингландер - О чем мы говорим, когда мы говорим об Анне Франк
Натан Ингландер
О чем мы говорим, когда мы говорим об Анне Франк
Фотограф Симон Бергантини / Simone Bergantini
На десятой минуте под нашим кровом Марк уже читает нам мораль: оккупация ли израильская оккупация… Думает, у него особые права, раз он живет в Иерусалиме. Типичный подход для иерусалимцев.
Марк делает стоическое лицо, сам себе кивает:
— Да будь у нас то, что есть у вас, в вашей Южной Флориде… — делает паузу. — Вот именно, будь у нас все это, — и снова кивает, — мы бы жили спокойно.
— Но у вас и так есть то, что есть у нас, — говорю я. — Полный комплект. Солнце и пальмы. Старые евреи, и апельсины, и самые неумелые водители. На данный момент, — говорю я, — у нас, наверно, даже израильтян найдется побольше, чем у вас. — И тут Дебби, моя жена, берет меня за локоть. Подает сигнал: «смени тон», или «дай человеку досказать», или «не болтай о личном», или «шутка неуместная». Режиссерские указания, в общем. Прямо удивляюсь, что Деб хоть иногда отпускает мой локоть.
— Да, теперь у вас полный комплект, — подхватывает Марк. — Даже террористы.
Я смотрю на Лорен. Это с ней дружит моя жена, так пусть Лорен и разряжает напряженность. Но Лорен не станет подавать своему мужу сигналы. Двадцать лет назад она и Марк удрали в Израиль, чтобы пожениться и сделаться хасидами, и теперь никогда не прикасаются друг к дружке при посторонних людях. Даже мимолетно. Даже если понадобится, типа, потушить одежду на супруге.
— Это же у вас Мохамед Атта жил — прямо накануне одиннадцатого сентября, верно? — говорит Марк и изображает, будто тыкает пальцем в дома. — Гольдберг, Гольдберг, Гольдберг… Атта. Как только вы его проглядели, а?
— Да это на другом конце города.
— Именно! А я о чем говорю? Вот что у вас есть, чего у нас нету. У вас есть «другой конец города». Нехорошие кварталы — где-то на отшибе. У вас — простор, а мы сидим друг у друга на головах — теперь Марк еще и проводит пальцем по гранитной столешнице на нашей кухне, заглядывает в нашу гостиную, и в столовую тоже, рассматривает бассейн, на который выходят окна кухни. — Такой большой дом и всего один сын? Можешь вообразить?
— Не-а, не могу, — откликается Лорен. И оборачивается к нам, и подпевает мужу: — Видели бы вы, как мы живем с десятью детьми.
— Десять человек детей, — говорю я. — Хотите, мы вас в Штатах устроим на реалити-шоу? Заработаете денег, купите дом побольше.
Меня снова берут за локоть.
— Фотографии, — говорит Дебби. — Покажите мне ваших девочек. И мы все идем за Лорен в кабинет, где она оставила сумку.
— Нет, вы можете поверить? Десять дочерей! — восклицает Марк. И звучат эти слова так, что во мне впервые пробуждается симпатия. «Может, он не безнадежен?» — спрашиваю я себя.
Деб и Лорен вновь нашли друг дружку благодаря Фейсбуку и Скайпу. В детстве и юности они были не разлей вода. Учились вместе с первого класса. В женской йешиве — ни одного мальчика на всю школу. До старших классов — в Квинсе, потом вместе ездили на метро в Центральную йешиву на Манхэттене. Оставались неразлучными подругами, пока я не женился на Деб и не сделал из нее секулярную еврейку. А вскоре Лорен познакомилась с Марком, и они отбыли на Святую землю, сделались из ортодоксов ультраортодоксами. (По мне, «ультраордотокс» звучит, точно название стирального порошка после ребрендинга: «ОРТОДОКС УЛЬТРА®, еще более глубокий эффект духовного очищения»). Так что теперь мы должны называть их «Шошана» и «Йерухам». Деб называет. А я просто стараюсь не обращаться к ним по имени.
— Может быть, вам налить воды? — говорю я. — Или кока-колы? У нас баночная.
— Вам? — переспрашивает Марк. — К кому из нас вы обращаетесь?
— К вам обоим. У меня есть виски. Виски ведь кошерный напиток, правда?
— Если даже нет, я его быстро закошерю, — говорит Марк. Делает вид, будто у него широкие взгляды. И немедленно снимает свою гигантскую черную шляпу, и плюхается на диван в кабинете.
Лорен, раздвинув пальцами жалюзи, разглядывает наш двор.
— Две девчонки из Форест-Хиллз, — говорит она. — Кто бы мог подумать, что у нас будут взрослые дети?
— Тревору шестнадцать, — откликается Деб. — Возможно, ты считаешь его взрослым, и он сам себя считает взрослым, но мы — мы что-то сомневаемся.
— Тогда сформулирую иначе. Кто бы мог подумать, что наши дети будут расти там, где по стенам лазают ящерицы, а на двор падают кокосы с пальмы? И думать, что это совершенно нормально?
В эту самую минуту, шлепая, вваливается Трев: шесть футов росту, клетчатые пижамные штаны сползают, волочатся по полу, футболка — дырка на дырке. Он только что продрал глаза и, похоже, подозревает, что сон продолжается. Мы ему говорили, что ждем гостей, но он никак не ожидал увидеть дядьку в черном костюме и с бородой до пупка. А Лорен… я ее когда-то уже видел, на нашей с Деб свадьбе, но теперь, спустя десять родов и тысячу субботних трапез… как бы лучше сказать… В-общем, это крупная женщина в неудачном платье и гигантском белокуром парике а-ля Мэрилин Монро. Когда я увидел их на пороге… не скрою, даже я слегка опешил. А у нашего мальчика все на лице написано. — Вау! — вырывается у него.
Деб тут же начинает хлопотать вокруг сына: прихорашивает, приглаживает волосы, обнимает:
— Треви, это моя лучшая подруга детства. Ее зовут Шошана, а это…
— Марк, — говорю я.
— Йерухам, — говорит Марк и подает Треву руку для рукопожатия. Трев ее пожимает. Сам подает руку Лорен — благовоспитанный мальчик. Она смотрит на его руку, протянутую к ней из самых добрых побуждений.
— Я воздерживаюсь от рукопожатий, — говорит она. — Но я очень рада тебя видеть. Как родного сына. Истинная правда. — И на глазах у нее выступают слезы, по-настоящему. Деб обнялась с Лорен, сама прослезилась. А мы, остальные, просто мнемся рядом. Потом Марк, покосившись на часы, треплет Трева по плечу — крепко, по-мужски:
— Что, дрыхнешь до трех часов дня по воскресеньям? Завидую. Ох, где наша золотая юность… Я был настоящий экстрасекс.
Трев переводит взгляд на меня. Будь моя воля, я бы пожал плечами, но Марк тоже смотрит, и я не шевелюсь. Трев оглядывает нас обоих со всем юношеским протестом, на который способен, и сматывается. Уже в дверях бурчит:
— Тренировка по бейсболу, — хватает с крючка ключи от моей машины — они висят у двери, ведущей в гараж.
— Бак полный, — говорю я.
— У вас им разрешают водить машину в шестнадцать лет? — удивляется Марк. — Просто сумасбродство.
— И что же вас привело, — спрашиваю я, — спустя все эти годы? — и осекаюсь. Деб не хватает меня за локоть — не может дотянуться. Но по ее лицу все понятно. — А, я должен быть в курсе? Черт, Деб мне же говорила, наверно. Стопроцентно говорила. Просто у меня голова дырявая.
— Моя мать… — говорит Марк. — Мать совсем сдала, отец стареет. А они каждый год к нам приезжают, на Суккот. Вы знаете, что?..
— Я знаю все праздники, — говорю я.
— Раньше они всегда летали к нам. На Суккот, и на Песах тоже, два раза в год. Но теперь им нельзя летать, и я хотел повидать их, пока все еще более-менее… Мы не были в Америке уже…
— Ох, — говорит Лорен. — Даже боюсь подсчитывать. Лет десять с гаком. Двенадцать. Двенадцать лет не были. Что ж делать, дети… Не вырвешься, пока хотя бы старшие не подрастут немножко… По-моему, сегодня… — и она тоже плюхается на диван, — по-моему, сегодня я первый раз нахожусь в доме, где дети не путаются под ногами. Надо же! Я серьезно говорю. Так странно! Даже голова кружится, — Лорен встает, неожиданно делает пируэт, как девчонка. — Уточняю: кружится от эйфории.
— Как тебе это удалось? — говорит Деб. — Десять детей! Расскажи, мне очень интересно.
Тут я спохватываюсь:
— Совсем забыл: я же предложил вам выпить.
— Да-да, выпить. Это и есть наш секрет, — говорит Лорен. — Вот что нас выручает.
Вот так мы оказались за кухонным столом: мы вчетвером вокруг одной бутылки водки. Я не из тех, кто пьет по воскресеньям засветло, но тут я рассудил: раз уж придется общаться с Марком, алкоголь явно не повредит. Деб тоже присоединилась к застолью, но, подозреваю, по другой причине. Похоже, они с Лорен решили слегка тряхнуть стариной. Вспомнить свою безбашенную юность — тот недолгий период, когда они вместе оттягивались в Нью-Йорке, две девчонки, совсем еще зеленые, существовавшие на границе двух миров. До чего же они обе рады, что увиделись вновь: на их лицах написано просто невероятное счастье. Но есть и примесь растерянности: эмоции зашкаливают, что с ними поделать?
Деб говорит, пригубив вторую рюмку:
— По нашим меркам, это настоящий загул. Серьезно, просто загул. Мы теперь стараемся воздерживаться от спиртного. Не хотим подавать Тревору дурной пример. У него сейчас такой возраст — время трансгрессивного поведения. Трев как раз заинтересовался всякими такими вещами.
